«Власть конструирует советскую ментальность, а советская ментальность к переменам не готова»
- Вкладка 1
Прежде всего, я не думаю, что мы однородный народ. Что такое мы? Во времена Советского Союза была «новая историческая общность людей» — «советский народ». С одной стороны — таджики, с другой — эстонцы. И для меня как для человека глубоко советского стало шоком, когда один молодой человек из Эстонии мне спокойно, с темпераментом финского парня объяснял: «Смотри, нам с тобой по 25 лет, мы платим налоги за бездетность, эти налоги официально идут многодетным семьям. Но ведь многодетные семьи живут в Таджикистане. Это значит, что я свои налоги отдаю в Таджикистан. А я эстонец, я хотел бы, чтобы было больше эстонских детей. Я хотел бы, чтобы эти деньги выплачивали эстонским семьям, чтобы у них был не один ребенок, как сейчас, а два». И мне как советскому человеку было абсолютно нечего на это возразить. Поскольку я узнал это раньше, чем Советский Союз распался, я тогда подумал, насколько на самом деле мы внутри не одинаковы. То есть говорить о том, что мы консервативны или прогрессивны, не совсем правильно и понятно, потому что мы очень разные. Это первая идея.
Касательно того, что мы — метрополия. Тут, мне кажется, тоже есть две большие разницы. До определенного момента эта метрополия худо-бедно была европейской империей. И она, как и положено европейской империи, эксплуатировала периферию для того, чтобы концентрировать ресурсы в центре и строить, например, Петербург, Москву, железные дороги, то есть модернизировать страну по аналогии, допустим, с британской империей. А потом началась другая империя. И про эту империю Александр Сергеевич Пушкин говорил, что правительство — единственный европеец в России и только от него зависит стать сто крат хуже, никто бы не обратил на это ни малейшего внимания. А потом появилась еще одна империя — вывернутая наизнанку, очень консервативная, очень боящаяся перемен, азиатская, я бы даже сказал, вождеская, кочевая, имени Иосифа Виссарионовича Сталина. Ведь Сталин эксплуатировал именно то, что называется метрополией. Потому что во время войны и во время коллективизации в количественном отношении пострадали как раз те самые российско-православные, включая украинских, пахари. Я имею в виду центр России в межнациональном отношении — Москва, Питер и так далее. Они в основном и протащили на себе все горести и вытащили большую часть страны. Хотя периферии, конечно, тоже доставалось. В результате мы превратились в азиатскую страну с азиатскими приоритетами. Уже не в географическом смысле, а в ценностном. И сейчас мы наблюдаем внутренний раскол. Москва, Питер, продвинутые города менее восторженны, в том числе в отношении выборов, а Чечня, Дагестан, Кемеровская область ведут себя сугубо по султанским образцам. Как султан сказал, так и проголосовали. И неважно — нарисовали, не нарисовали. Все равно никто не протестует. Это две внутренних разнонаправленных культуры. Поэтому чем дальше мы движемся, тем больше нарастает внутренний конфликт. И, естественно, мы его не видим, потому что сверху все это замазано пропагандой, где мы опять новая историческая общность людей — российский народ. А внутри накапливаются противоречия.
Но это все преамбула. Здесь необходимо сказать несколько умных слов. Мы как, скажем, те, кто пытается отрефлексировать себя, в том числе социокультурная, политологическая, педагогическая наука, переживаем некоторый внутренний кризис. Его можно сформулировать как переход от того, что называется примородиальной идентичностью, к идентичности конструктивистской. Извините за сложные слова. Но «примородиальная» — это англичане украли русский термин, который, по сути, означает, что если человек родился или жидовской мордой, или москальской, или хохлятской, то этим обстоятельством все его качества, включая склонность к модернизации, и заданы. Так мыслили в XIX веке. Тогда, действительно, получается, что если человек родился в Африке, то скорее всего он не станет Эйнштейном. Сейчас ситуация изменилась, и мы видим, как человек с черной кожей может быть президентом США или, скажем, министром иностранных дел. То же самое происходит, на самом деле, и у нас. Примордиализм заканчивается, начинается конструктивизм. А это значит, что мы очень сильно зависим от элит. То есть они конструируют то общество, в котором мы живем. Хотя нам кажется, что это не так. Но если мы посмотрим на Кемеровскую область, при том что она населена теми же самыми русскими шахтерами, сталеварами, инженерами, что и соседняя Новосибирская, или Красноярский край, или Хакасия, или Омская область, или Алтайский край, она поразительно выделяется. Господин Тулеев так организовал систему, что, с одной стороны, выборы там проходят с совершенно феноменальными результатами, а с другой стороны, когда происходит пожар, вся местная элита прячется под лавки и ничего не говорит. То есть те же самые люди, а политическая манера поведения совсем другая. В Москве мы другие.
Возвращаясь к общей оценке, хочу сказать, что мы как центр — вполне европейская страна, и мы готовы к переменам. Но власть, которая над нами стоит, эксплуатирует ископаемые методы конструктивизма. Она конструирует советскую ментальность. А советская ментальность к переменам не готова, она ждет товарища Сталина, который придет, наведет порядок, проведет коллективизацию, индустриализацию и совершит очередной прорыв, которого, что самое ужасное, на самом деле не было. Который на самом деле был нарисован. В этом лично я с ужасом убедился на конкретном фактическом материале. И когда началась война, Советский Союз, надо отдать должное, очень мужественно оборонялся, но в действительности страна к войне была катастрофически не готова и перестраивалась по ходу дела. Так что все эти истории про индустриализацию с помощью сильной руки — это фейк. Хотя — не все. Был Днепрогэс, который построили в 1935-1939 году. Запланирован в 1912 году с введением в строй в 1920-м. Но это я отхожу в сторону.
Проблема модернизации, проблема перестройки заключается в том, что это всегда делается от плохой жизни. От хорошей жизни никто не модернизируется и не делает никаких реформ. Только когда упираешься рогом. Проблема в том, что при конструкционистском подходе нашей идентичности рогом упирается начальство. Но чтобы мы поняли, что так жить нельзя, рогом должна упереться вся страна. После этого начинаются катастрофические перемены, которые далеко не всегда бывают к лучшему. Скажем, США, где есть конкуренция, она вынуждает каждого конкретного бизнесмена модернизироваться, проводить эти самые реформы на своем уровне. Если он ошибся с модернизацией, ничего страшного не случилось. Ну плачет его производство, а страна продолжает жить дальше. Если мы ошиблись с модернизацией, поскольку она идет сверху и вертикально, то плачет вся страна. Так вот, мы как люди, как нация, как народ готовы к переменам и, наверное, даже их хотим. А вот власть их не хочет и боится. Хотя рассказывает о внедрении технического прогресса, как было в советские времена, и так далее. И не будет никаких перемен, потому что они несут угрозу как раз этой самой вертикали. А сваливать все на народ, мне кажется, несправедливо. И главное, не поддерживается фактическим материалом. Мы нормально, не хуже других могли бы перестраиваться, модернизироваться, если бы нас не держали за хвост. А нас держат. Значит, получаем то, что получаем.
Выступление состоялось в рамках цикла дискуссий «Сто лет человеку советскому» 27 марта 2018 года.